Но вот мы снова сели в экипажи и поехали. На горизонте, по мере того, как мы приближались, все яснее и яснее начало обрисовываться белое, четырехугольное здание. По бокам его на углах высились башенки. Здание это то мелькало, то совершенно скрывалось в облаках нефтяного чада. Не прошло и десяти минут, как наш кортеж вкатил во внутренний двор этого здания через ворота. Всадники остались за ними. Это и было капище «атеш-геде» огнепоклонников. Среди двора возвышалось что-то вроде колодца, крытого куполом, или часовни. У этого здания их высочеств встретил худой и прямой, как палка, факир «Мобэд» или «Глобуш» и приветствовал великих князей на арабском языке. Переводчик сообщил, что факир призывает благословение всевышнего Бога Ормузда на прибывших великих путников и предлагает им присутствовать при богослужении. [861]
Их высочества, а за ними и я, вошли в небольшую со сводами комнату, где в углу горел вечный огонь. С другой стороны, на ступеньках, покрытых пестрыми тканями, была их божница, со множеством разных сосудов, серебряных и золотых; тут же стояли какие-то чарочки, блюдечки и курильницы. Кроме этого, стояли морские ракушки витой формы и изваяния Ормузда и его ангелов, агентов распространения добрых начал Ормузда, в самых разнообразных положениях. На стене, над ступеньками божницы, висели пестрые, матерчатые платки, покрытые письменами и изображениями божества.
По бокам божницы, на фоне белой стены, нарисованы были красной краской какие-то две литеры, при чем большая из них — на подобие нашей буквы Ж. Войдя в это святилище, мы застали у божницы за молитвой четырех факиров. Трое из них молились стоя, четвертый же факир, страшно худой и почти нагой, был в странной позе, как бы на четвереньках. Взгляды молящихся, несмотря на присутствие посторонних, не отрывались от божницы. Факир, вошедший с нами, встав у стены, взял раковину и затрубил в нее. На этот призыв двое молящихся отделились от группы, тихо прошли в противоположный конец комнаты и, вынеся длинные медные трубы с железными подставками на средину, встали на колени и четыре раза протяжно, громко, но не резко протрубили в них. При этом трое остальных подняли руки вверх, и двое из них стали молча шептать. Третий же, встретивший нас у входа, громко нараспев произносил какую-то молитву. Когда они окончили, великий князь Николай Николаевич сделал несколько вопросов факиру через переводчика:
— Кому они молятся?
— Единому, всемогущему Ормузду, богу правды, добра, света и тепла.
— При чем же здесь огонь?
— Мы поклоняемся солнцу, как творению Всевышнего, через которое льется жизнь, свет и тепло людям и всей природе; огонь же, исходящий из земли, есть ближайшее напоминание света и тепла солнца, животворящего вселенную.
После этого разговора их высочества в сопровождении другого факира пошли осматривать остальные помещения капища. Оставшиеся факиры по-прежнему спокойно и невозмутимо продолжали свои молитвы. Я этим воспользовался и оканчивал свой набросок, который начал еще при входе в эту комнату. Один из факиров подошел ко мне и, заглянув через плечо мое в альбом, удивленно что-то заговорил на непонятном мне языке. Тогда и другие подошли ко мне. Любопытно и странно переводили они взгляды с альбома друг на друга. Ясно было, что в моем изображении они узнавали себя. Пользуясь заметным их [862] довольством, я пантомимой попросил одного из факиров с гебрическим красным значком на лбу меж бровей подписать что-нибудь под его изображением. Он понял меня и, взяв мой карандаш, что-то нацарапал, должно быть, по-индийски. Прощались они все со мною с полным радушием. Каждый из них по очереди, становясь передо мною, поднимал вверх руки, шептал что-то и затем, дотронувшись перстами до моего лба, с поклоном отходил. На этом прощании застал меня лейб-медик их высочеств А. Л. Обермюллер и объявил, что великие князья садятся уже в экипажи. Возвращался кортеж обратно в Баку еще быстрее, нежели когда ехали в Балаханы. Я сидел в коляске с доктором по-прежнему в дыму, чаде и гвалте сопровождавших нас всадников. При въезде морская набережная Баку была наполнена многотысячной толпой народа, а вода бухты пылала огнем, языки которого на страшную высоту подымались в небо. Это была иллюминация местного характера. В воду, как мне объяснили, было влито несколько бочек с нефтью и затем зажжено.
Утром на рассвете следующего дня их высочества в сопровождении свиты, а также и меня в том числе, отбыли из Баку, для следования на север по берегу Каспия.
ИЗ ПУТЕВЫХ ЗАМЕТОК М. О. МИКЕШИНА
Супа Грузини и Супа Азербайджансы на дворе 19-век