14
« : 30 Березня 2011, 13:54:27 »
ПОВЕСТЬ ПРОШЕДШЕГО ДНЯ
(фрагменты из неопубликованного)
***
Старшой вскочил, начал быстро ходить по комнате. Так вот о каком подарке говорила баба Дуся. Ну, Евдокия Власьевна, не ожидал. Он повернулся к Гавриле:
- Давай, рассказывай.
- А что рассказывать?
- Кто такая баба Дуся? Откуда ты ее знаешь? Всю подноготную, от «А» до «Я». От змеюку пригрел.
- Да ты что, Старшой, я пацаном был еще в двадцатых годах, когда она сто пятьдесят сабель держала. На моих глазах самолично зарубила шесть человек, пол - деревни сожгла. Это только в нашем селе. На ней душ больше, чем у нас с тобой вместе взятых. Я здесь ее встретил после объявленной амнистии в тридцатых.
- Так вот она о каких грехах говорила! Да, Евдокия Власьевна. Замаливаешь грехи моими руками. Но слово дал. Слово исполню.
В кабинет вошел офицер гестапо.
- Как дела? Доложите.
- Старшой встал, четко доложил, сколько умерло от побоев, когда, сколько запланировано на арест. В конце добавил:
- Раскрыто большое подполье.
- Раскрыто – то, раскрыто. А почему под вашим носом они действовали. Кто им помогал из состава участков, кто покрывал? Почему продолжаются диверсии? Кто подсунул мне эту листовку – «Немцев бьют под Сталинградом»?
- Задача понятна. – Старшой вытянулся по стойке смирно.
***
Гаврила лично поехал в лагерь. Список бабы Дуси он отработал первым. Гречушкин послал его матом, Колядник, еле двигая разбитой челюстью, произнес фразу, после которой кулак Гаврилы без его воли опустился на голову Колядника. Три человека из списка подписали заявление со словами: «В Германию, так в Германию». Их выпустили из лагеря готовиться к отъезду. К вечеру в городе их уже не было. Они на разных хуторах, переодетые в ватники, убирали за скотиной.
Троих побитых Гаврила взял на допрос, поехал через Ясную поляну, где и выбросил на дорогу. Остальных из списка уже не было в живых. Засыпанные обломками мела они с утра лежали в карьере на меловой горе. Список бабы Дуси он отработал полностью.
Поздно вечером из под меловой крошки в карьере высунулась рука, затем превозмогая насыпанные обломки выполз Сашка Уско. Он медленно приподнялся, одна рука, по которой прошла пуля, висела плетью. Сашко стал на колени, пытаясь приподняться, оглянулся по сторонам – карьер не охранялся. После расстрела, засыпав трупы, полицаи и немцы разъехались. Обсыпанный меловой крошкой, Сашко, пошатываясь, побрел в сторону Ясной Поляны. В разбросанных домишках на южном склоне левого берега Маячки ни в одном окошке не светилось. Сашко добрел до усадьбы тетки Насти, постучал тихонько в окно.
- Кого там нелегкая принесла? - послышалось за окном. Тетка Настя выглянула в окно.
- Я это, Сашко, - с трудом удерживаясь за подоконник, он пододвинулся к стеклу.
Раздетый, с перевязанной рукой, укутанный старым Настиным платком, через полчаса Сашко прихлебывал кипяток и рассказывал тетке Насти свои приключения. Настя стонала и только и повторяла;
- Душегубы, изверги, вот изверги.
Через двое суток, Сашко, на одном из хуторов одетый в поношенный кожушок убирал в хлеву за коровой. (После войны работал ветеринаром, умер в конце девяностых, похоронен на кладбище на горе).
***
Любила она его крепко. В революцию она окунулась в семнадцатом, бросила все и пошла воевать за народную власть, за ту власть, которую понимала..
Вначале с ней было три человека, она и саблей владела, как мужик не владел, и с коня сутками могла не слазить. Воевала и с белыми и с красными. Когда сходились в рубке, она видела и что перед ней и что по бокам. Это умение не раз выручало ее. Удача на ее стороне была. За два месяца ее отряд с трех человек вырос до двухсот. Так и с Жорой познакомилась. Чернявый, высокий.
Схлестнулась она в рубке с офицером белым, а Георгий в это время с двумя. Сбил он одного из седла, лошадь развернулась, а в это время второй рубанул Жору, ее Жору саблей. Откуда и силы взялись, слетел с седла офицер. Подскочила она к убийце Жориному. На куски искромсала его. Еле оттащили. Вот тогда что – то и произошло с ней. Надломилась. Жила со злобой. Чуть что не по ней - могла и глаза выколоть. Родила на ходу, нашла мамку кормящую, оставила Юрка и только и появлялась, что бы на жизнь деньги, продукты оставить. Моталась с отрядом от Кубани до Таврии, от Днепра до границы с Румынией. Виделась с Юрком последний раз в двадцать втором.
А после, когда новая власть начала порядок наводить, распустила она свой отряд, пришла к Юрку, а мамки нет. Померла. Увезли Юрка, ее Юрка в приют. Зашла в церковь, все, что с ней было оставила на подносе. Батюшка вышел, исповедалась, как в детстве учили.
- Велик твой грех, - сказал батюшка, - но молись, он и не такие грехи отпускает. А в мирской жизни жди, амнистия скоро всем будет. Мысли плохие гони, продолжай жить. Уныние – грех большой.
Так и жила по людям. Гордыню убрала, бралась за любую работу. А когда завод начали строить – пошла на стройку. Здесь в городе и встретил ее Гаврила.
- Тетка Дуся, - сказал, - схорониться надо.
- Так не по адресу.
- Тетка Дуся, людям помогать в беде надо.
- Так то ж в беде, а не в худых делах. – Но перевезла его на хутор. Нет бы тогда пересидеть, так нет же, подался через месяц в Запорожье, там и повязали.
Баба Дуся продолжала вспоминать, когда чья - то рука опустилась на плечо. Она не торопясь повернула голову. Возле нее стоял немецкий офицер, в плаще, несмотря на теплый день. Он присел к ней на лавку, вынул фляжку, налил в отвинчивающийся колпачок коньяк, протянул бабе Дусе. Баба Дуся покачала головой.
- Ну, мать, прости, еже ли что не так, - на русском произнес офицер, - Старшой добрый солдат был. – Выпив, он закрутил колпачок, похлопал бабу Дусю по плечу.
- Прощай, мать, – и ушел. Машина стояла возле въезда на кладбище. Офицер сел в нее и поехал в сторону Дружковки.
Мимо могилок шел дедок в пиджачке, опираясь на палку. Борода спадала на воротник, сзади болталась котомка. Подошел к бабе Дусе, постоял.
- Иди с миром, человече, возьми вот конфеток, помяни, - она протянула ему кулек с леденцами.
- Спасибо, пусть земля ему будет пухом, - сказал дедок.
- Пухом не будет, грехов много.
Дед перекрестился, присел на лавку. Помолчали.
- Сын? – спросил дедок.
- А то ты не знаешь, Петрович?
- Узнала?
- Пока не присел, нет, не узнала.
- Соболезную, - сказал Петрович.
- Да что уж тут соболезновать, перегорело все.
- Не скажи, кровь свое дает знать.
- Может ты и прав. Да что ж теперь то … Все закончилось. Мужа не сберегла, сына потеряла. Вечером покормила, а рано утром вестовой – срочно собирайся. Он оделся и говорит мне: «Прощай, баба Дуся», вышел на крыльцо и слышу крик: «Ма». Я выскочила, а он на ступеньках лежит, я к нему: «Юрко, Юрко», а он не дышит. Сердце. По -человечески, слава богу, ушел. – Она повалилась на Петровича и зарыдала.
( После войны Петрович выхлопотал ей пенсию, как вдове, за погибшего мужа – красноармейца. Нашлись люди, которые подтвердили, что Георгий Загорский воевал в Красной гвардии и геройски погиб в Гражданской войне от рук белогвардейцев. Пенсию ей назначили как члену семьи, не вступившей в новый брак, по потери кормильца. Пенсия была семь рублей тридцать копеек, потом повысили до девяти рублей сорока копеек. Когда ставили памятник погибшим при освобождении Крамагорска танкистам, могилу затоптали. Через семь лет баба Дуся съездила на Днепропетровщину. С могилы мужа привезла в платке земли, захоронила ее в могиле сына, восстановила холмик, поставила крест, восстановила надпись – «Загорский Георгий Алексеевич, Загорский Юрий Георгиевич».
Жила баба Дуся, сдавая комнату в своей хате на горе, умерла в 1983 году, девяносто четырех лет от роду. Хатка перешла по наследству последней жиличке, которая доказала в суде, что несколько лет ухаживала за бабой Дусей. Разбирая чердак, жиличка нашла шашку с дарственной надписью на серебряном эфесе «Жоре Загорскому от батьки Махно», наган, хорошо сохранившийся с тремя патронами. На табличке, привинченной к рукоятке, была надпись «Командиру Красной Армии Георгию Загорскому – военком Троцкий»).
Перегляд повідомлень
- предлагаю Вашему вниманию (с любезного разрешения уважаемого автора) статью известного мариупольского краеведа Валентины Зиновьевой "Абвер в Мариуполе".
