Тот, кто никогда не полюбит
Уезжала к маме, и на вокзальной платформе опять случился со мной чёртов приступ того, что я называю эмпатией. На самом деле это не имеет особого отношения к состраданию, просто я вдруг на короткое неприятное мгновение оказываюсь в чужой шкуре и внезапно «всё понимаю» - причём, не факт, что понимаю правильно, но всегда остро, слишком остро.
В этот раз меня накрыло волной сразу от двоих. Мужчина, по грубому седому затылку судя, под 50, быстро и крепко целовал женщину. Такие поцелуи в дурных книгах называют исступлёнными – то есть «он покрывал её лицо исступлёнными поцелуями» пишут обычно и тем ограничиваются. На самом деле в них было ещё кое-что – страх, переходящий в агрессию. Он действительно целовал её куда попало, в щёки, в губы, в глаза, и она только коротко поворачивала голову, чтобы не угодил в нос, - в нос неприятно. Я видела подавленное раздражение в том, как она напрягает шею и чуть отстраняет лицо – некрасивое, но достаточно молодое, для него - слишком молодое, слегка за тридцать. Разницы между ними лет 16-17, то есть, не фатально, только вот мужчину эти годы уничтожали. Он был крепкий, и многое мог сделать с ней – трахнуть, довести до оргазма или до слёз, обидеть, обрадовать, удивить. Он не мог только одного – прожить с ней её долгую женскую жизнь, пробыть рядом следующую четверть века, оставаясь в силе и чувствуя свою власть над ней. И он уже начинал ненавидеть её хмурое лицо, короткие русые волосы, тело – обычное, неизящное, но такое молодое. Это бросалось в глаза, – точно так же, как её нарастающее раздражение. Он её всё время ненароком обижал, чуть чаще и чуть сильней, чем это бывает случайно, по незлому мужскому недосмотру. Срывалось словечко, срывалась рука, забывались мелкие обещания. Ей стало казаться, что он как-то толкается, - подругам она попросту говорила «гнобит» или «доёбывается», - всё вроде пустяки и вроде по любви, но ей стало с ним неудобно.
Собственно, только это я и успела увидеть. Могла бы придумать историю с диалогами, что он женат, а её сыну девять, - но мне неинтересно настилать ватные банальности поверх тоски, которая окружала эту пару.
А потом я сидела у мамы и рассматривала её бледное лицо и зелёные глаза, подсвеченные боковым солнцем. Она у меня красивая, несмотря ни на что, за счёт тонких черт, белой кожи, лёгкого румянца и светлого взгляда – почему-то это всё никуда не девается и не грубеет от возраста.
Мне нечем её развлечь, моя жизнь бедна романтическими событиями и страстями, и я рассказываю ей о подругах:
- Ленка столько работает, а от мужа никакой поддержки, деньги нормальные ему не даются.
- Он любит её хоть?
- А как же, стала бы она с ним иначе жить, – любит, да. Бывает, она сидит в кресле, и пить ей захочется, а стакан с минералкой в двух шагах. Скажет ему, «Саш, дай водички», и он тут же вскакивает и несёт.
- Хороший какой!
- Да только Ленка говорит – «я бы лучше встала». Официанта дешевле нанять. Он же ничего не делает толком, вся забота в мелочах и на словах, а она как лошадь, ты бы видела, устаёт до полусмерти, на ней все расходы.
- Ой, девки, не цените вы любовь…. Зато твой-то молодец какой.
- Мой молодец, мама.
Какого-то чёрта я не выдерживаю и делаю то, чего не позволяла себе уже много лет, с предыдущего, наверное, брака, - зачем-то рассказываю ей, как у меня действительно обстоят дела…
-… он меня очень сильно разозлил, мама, - заканчиваю я монолог, отчётливо понимая, что каждое слово было лишним, - ладно – не помог, но зачем же скандал этот, из-за ерунды? В самый трудный момент.
- Деточка, но ведь он не пьёт? И нету никого?
- Боже, ну конечно. Ещё бы. Он же меня любит.
- Ну да, ну да. Не цените вы любовь-то, вся ваша порода такая.
На неё по-прежнему падает закатное солнце, и глаза становятся совсем как черноморская вода - зелёные-зелёные.
- Папа вот тоже. Это сейчас он… а тогда приходил с работы, отворачивался и молчал. Я к нему и так, и сяк, а он ноль внимания. Знаешь, сколько я плакала?
- Мама, но он же заботился по-настоящему, он всегда о тебе так заботился, чтобы всё у тебя было.
- А любовь?! Я его любила безумно. Вот и твой…. А вы с папой холодные.
- Как же, мама, дорого нам ваша любовь обходится.
Я не хочу её обидеть и замолкаю, но она вдруг улыбается:
- Ага. Такая у нас любовь – удушливая. Что вам от неё удавиться впору, - умница она у меня, мама. И с воображением. Они с папой прожили долгую счастливую жизнь, в любви и терпении, просто маме не хватало эмоций, и до сих пор её иногда подводит воображение. Как и меня, конечно же, – у меня ведь тоже всё хорошо.
Мне только немного жалко таких, «нашей породы», - которые делают, что должны, а потом вдруг слышат «ты меня никогда не любил». Или «не любила». Потому что второму всю жизнь не хватало эмоций, - а у тебя не оставалось сил погасить его тревогу и накормить чувства. Так глупо: возвращаешься каждый день домой, потому что не знаешь другого дома, а там сидит человек, который уверен, что ты его сейчас бросишь. И ждёт тебя, и его любовь смешивается со страхом и бешенством, и ты для него – тот, кто никогда не полюбит. Хоть десять лет к нему возвращайся, хоть двадцать, хоть тридцать пять.
(с)
Марта Кетро
