[Nyarlathotep]

я бы даже сказал - мировой... а сейчас одни шаблоны остались.

[Stas_Ghost]

Клиффорд Д.Саймак

Штуковина

     Штуковину  он  заметил в кустах ежевики, когда гонялся  за коровами.  В
тени  высоких тополей он не мог разглядеть ее  как следует,  а задерживаться
здесь ему не позволяло время, потому что дядя Эб был очень зол на него из-за
этих двух  отбившихся телок. Если бы сейчас  он разыскивал их слишком долго,
ему  снова не  миновать порки, а он  свою дневную  порцию  и  так  с  лихвой
получил.  Без ужина его тоже наверняка оставят, потому что он забыл принести
воды из  ручья. И тетя Эм  весь день напускалась на него за плохо прополотый
огород.
     -  В жизни не видывала такого  никудышного мальчишку! -  визжала она, а
лотом пошла твердить, что ожидала хоть капельку благодарности за то, что она
и дядя Эб взяли его к себе, избавив от сиротского приюта, но нет, он никогда
не был благодарен им, он доставлял  им одни  хлопоты, никакой  помощи они от
него не видели, и вообще только небу известно, что из него вырастет!
     Он нашел телок на опушке леса, возле орешника, и погнал их домой, а сам
поплелся сзади, опять строя планы  бегства, но зная при этом, что никуда  не
убежит,  потому  что  бежать  ему  некуда.  Хотя,  говорил  он  себе, нигде,
наверное, не может  быть хуже, чем  здесь, у тети Эм  и дяди Эба, которые на
самом деле вовсе  ему не  дядя и тетя, а  просто чужие люди,  взявшие его на
воспитание.
     Дядя Эб  уже  кончил доить коров, когда  он пригнал этих  двух телок, и
дядя Эб снова  принялся отчитывать  его за  то,  что  он  упустил  их, когда
собирал стадо.
     - Вот, - сказал  дядя Эб, - мне пришлось  одному всех их доить и только
потому, что ты их не пересчитываешь, сколько я тебя ни учу.
     - И дядя Эб взялся за кнут, чтобы объяснить все это еще убедительнее. А
потом  они  пошли  домой,  и дядя Эб  всю дорогу  ворчал,  что  от некоторых
мальчишек  больше убытка, чем прибыли, а тетя Эм встретила их у двери, чтобы
напомнить Джонни о необходимости  вымыть как следует ноги, потому что она не
хочет, чтобы он пачкал ее прекрасные простыни.
     - Тетя Эм, - сказал он, - я ужасно голоден.
     - И не мечтай! - Она поджала губы.  - Может, поголодав разок, не будешь
таким забывчивым.
     -  Только  ломтик хлеба, - попросил  Джонни.  - Без масла,  без ничего.
Только ломтик хлеба!
     -  Молодой человек, -  сказал дядя  Эб, - ты слышал,  что тебе  сказала
тетя. Мой ноги и марш в постель!
     Итак,  он помыл ноги, лег и уже в постели вспомнил то,  что он видел  в
кустах  ежевики,  а  также вспомнил, что ни  словом  об этом не  обмолвился,
потому что дядя Эб и  тетя Эм  сами все время  что-нибудь говорили, а ему не
давали рта раскрыть.
     И вот тут он принял решение ничего  им о своей находке не рассказывать,
потому что, если он им о ней расскажет, они неизвестно что сделают, и, может
быть, тогда будет еще хуже. Они все у него отбирали.
     Единственной вещью, которая действительно  принадлежала ему, был старый
перочинный нож с  отломанным кончиком лезвия. Больше всего на свете хотелось
ему иметь новый такой нож,  но он знал, что  просить об этом напрасно.  Один
раз он попросил, и дядя Эб с тетей Эм много  дней потом твердили  еще, какое
он неблагодарное  и  алчное  создание; они подобрали его  с улицы, а ему все
мало, он требует, чтобы они еще  на  перочинный нож потратились! Джонни было
невыносимо слышать насчет улицы, потому что он не помнил, чтобы когда-нибудь
валялся на улице.
     Сейчас, лежа в кровати, глядя в окно на звезды, он старался понять, что
же такое он  сегодня видел, и не мог толком  вспомнить, потому  что не успел
разглядеть эту штуковину. Но было в ней что-то любопытное.
     Завтра, думал он, я  схожу туда. Схожу, как  только выдастся случай. Но
потом он понял, что такого случая у него завтра  не  будет, потому что сразу
после утренней уборки  дома тетя Эм заставит его пропалывать огород и глаз с
него не опустит.
     Он  все думал  и  думал, и ему стало  ясно,  что, если он действительно
хочет поглядеть на штуковину, идти надо сейчас же.
     По доносившемуся  до него храпу  он  определил, что дядя Эб и  тетя  Эм
уснули. Тогда он  встал, быстренько натянул  рубашку, брюки  и, стараясь  не
скрипеть ступенями, спустился  по лестнице.  В кухне он залез на стул, чтобы
достать с еще не остывшей старинной  высокой печи  коробок. Он набрал полную
горсть спичек,  но,  поразмыслив,  высыпал  почти  все  обратно,  взяв  лишь
полдюжины, так как боялся, что тетя Эм может заметить пропажу.
     Трава была мокрой и холодной от росы, и он, чтобы  не намочить штанины,
закатал их повыше. Потом он направился в лес. Кое-где в этих местах водилась
нечистая  сила, но он  не очень трусил,  хотя в ночном лесу каждому  бывает,
конечно, немножко страшно.
     Наконец  он  добрался  до участка с ежевикой и остановился, раздумывая,
как пролезть  в  темноте  через  эти кусты, не изодрав одежды и  не  исколов
шипами босые ноги. Он думал также, здесь ли еще та штуковина, и вдруг понял,
что  она здесь, потому что  почувствовал странное дружелюбие, которое словно
бы излучала штуковина, точно хотела сказать ему, что она  все еще на прежнем
месте, и чтобы он не боялся.
     Но   он   немного  разнервничался,  потому   что  дружелюбие  было  ему
непривычно. У  него был  только один друг - Бенни  Смит, но  встречались они
лишь в школе  и то не всегда, потому что Бенни  часто и долго  хворал. А так
как  жил  он в другом  конце  школьного округа, в каникулы Джонни совсем  не
видел его.
     Глаза немного  привыкли  к темноте, и  Джонни  стал  различать  контуры
штуковины, недоумевая,  как он мог почувствовать дружелюбие, когда перед ним
было не живое существо, а вещь, наподобие какой-то машины или  фургона. Если
бы он допускал, что она живая, вот тогда он по-настоящему испугался бы.
     Но все-таки он чувствовал дружелюбие.
     Поэтому Джонни  попытался руками  раздвинуть кусты. Если бы ему удалось
пробраться  к  самой  штуковине,  он мог бы воспользоваться спичками,  чтобы
поглядеть на нее вблизи.
     - Стоп! - сказала штуковина  чьим-то голосом, раздавшимся в его голове,
и он остановился, хотя уверенности, что он слышал это слово, у него не было.
     - Не  смотри на нас  слишком пристально, - сказал  голос, и Джонни даже
вздрогнул, потому что он пока еще ни на что слишком пристально не смотрел.
     - Хорошо, - сказал он. - Я не стану глядеть. - И он подумал, может, это
такая игра, вроде пряток.
     - Когда мы подружимся, мы  сможем глядеть друг на друга, и каждый будет
уже знать, каков другой в действительности, и не станет обращать внимания на
внешность.
     И  Джонни подумал, что они, верно,  уродливые, если не хотят,  чтобы он
видел их, и тут же услышал:
     - Мы покажемся тебе уродливыми. А нам ты кажешься уродливым.
     - Тогда, может, к лучшему, что я не вижу в темноте?
     - Ты не  видишь  в темноте?  - спросил голос, и  Джонни  сказал, что не
видит, и на какое-то  время воцарилось молчание, хотя Джонни почудилось, что
там удивляются, как это он может не видеть в темноте.
     Затем штуковина спросила, может ли он еще что-то, и он не понял даже, о
чем речь, а она как будто сама догадалась, что он этого - что бы там ни было
- не может.
     - Тебе страшно, - сказала штуковина. - Не надо нас бояться.
     И Джонни объяснил, что он боится не их, кто бы они  ни были, потому что
они дружелюбны, а боится он, что будет, если дядя Эб и тетя Эм обнаружат его
самовольную отлучку.  Тогда его стали  расспрашивать о дяде Эбе и тете Эм, и
он  постарался  объяснить, но его  не  понимали;  кажется, там сочли, что он
говорит  о правительстве. Он  еще  раз стал  объяснять, но  было  совершенно
очевидно, что его так и не поняли.
     В конце концов он со всей вежливостью, чтобы не обидеть их, сказал, что
должен распрощаться, и, так как пробыл он здесь куда дольше, чем  собирался,
бегом пустился в обратный путь.
     Он незаметно прошмыгнул в дом, лег, и все  сошло спокойно, однако утром
тетя  Эм обнаружила у  него  в кармане спички  и прочла  лекцию об опасности
пожаров, подкрепив  ее так убедительно, что Джонни, несмотря на все старания
держаться мужчиной, судорожно дергался и орал от боли.
     Весь  день  он  возился  с прополкой, а перед заходом солнца отправился
загонять коров.
     Чтобы  наведаться  на  участок,  где  росла  ежевика,  ему не  пришлось
отклоняться от курса, потому что коров надо было искать в этом  направлении,
но он хорошо знал, что,  не будь их здесь, он свернул бы  с дороги, так  как
весь день помнил о встреченном в этом месте дружелюбии.
     Было еще светло, едва начинало смеркаться, и теперь он мог окончательно
убедиться, что штуковина, чем бы она там ни являлась, определенно  не живая,
а  просто кусок  металла,  напоминающий по форме две спичечные коробки, одна
чуть больше другой, положенные одна на другую.  Похоже  было, что  штуковина
давно  уже  валяется  без  присмотра:  металл  потемнел,  как бывает,  когда
какую-нибудь технику надолго бросят под открытым небом.
     Кусты под штуковиной были придавлены, а позади нее футов двадцать почвы
было взрыто.
     Как и накануне, Джонни ощутил чувства дружбы и товарищества, хотя этого
последнего  слова он до сих  пор  вообще  не знал - в школьных учебниках оно
отсутствовало. Штуковина сказала:
     -  Можешь  теперь немножко взглянуть на нас. Только сразу же отвернись.
Долго пока  смотреть не надо.  Просто глянь разок и отведи глаза.  Ты должен
привыкать к нам постепенно.
     - Где вы? - спросил Джонни.
     - Да здесь же, - сказали они.
     - Внутри? - спросил Джонни.
     - Да, внутри, - сказали они.
     - В таком случае я не могу вас видеть. Я не вижу сквозь металл.
     - Он не видит сквозь металл, - сказал один из них.
     - Он не видит, когда нет света, - сказал другой.
     - Значит, он и нас не может видеть, - сказали оба вместе.
     - А вы выйдите оттуда, - сказал Джонни.
     - Мы не можем выйти. Мы умерли бы, если б вышли.
     - Значит, я никогда вас не увижу.
     - Никогда не увидишь, Джонни.
     Ему стало ужасно тоскливо от того, что он никогда не  увидит этих своих
друзей.
     - Мы не понимаем, кто ты, - сказали они. - Расскажи нам о себе.
     И, откликаясь  на их доброту и дружелюбие, он рассказал, кто  он, и как
он осиротел, и как его взяли к себе дядя Эб и тетя Эм, которые на самом деле
вовсе не  тетя и  не дядя ему.  Он не говорил, какие ему приходится  сносить
унижения, как его секут, и мучают, и отправляют без ужина слать,  но все это
без слов стало ясно его новым друзьям,  и теперь  они преисполнились  к нему
больше  чем дружелюбием, больше  чем чувством  товарищества.  Теперь  от них
исходило  сострадание  и  нечто  являющееся  у  них эквивалентом материнской
любви.
     - Оказывается, он еще ребенок, - сказали они друг другу.
     Они как будто обняли Джонни и крепко прижали его к себе, а он, сам того
не сознавая,  опустился  на  колени  и,  протянув  руки  к  лежавшему  среди
сломанных кустов предмету, выплакал все,  что наболело  у него на  душе, как
если  бы  действительно   касался  чего-то  живого  и  теплого,  приносящего
утешение, которого ему  всегда не хватало и которое он сейчас наконец обрел.
И хотя просить Джонни не осмелился, ему ответили на невысказанную мольбу:
     - Нет, Джонни, мы тебя не покинем. Мы не можем покинуть тебя, Джонни.
     - Обещаете? - спросил он.
     На сей раз ответ прозвучал печально:
     - Обещания не нужны. Наша  машина  сломалась, и  починить ее  мы  не  в
силах. Один из нас умирает, и второй тоже вскоре последует за ним.
     Джонни показалось, что этого он не вынесет: найти  двух друзей и тут же
их потерять.
     - Джонни! - позвали они.
     - Да? - одерживая слезы, откликнулся Джонни.
     - Хочешь с нами меняться?
     - Меняться?
     -  Ну, в знак дружбы. Ты  даешь  нам что-нибудь,  и  мы тебе что-нибудь
дадим.
     - Но, - оказал Джонни,  -  но у меня ничего... - И сразу же вспомнил  о
своем перочинном ноже. Не бог весть какая ценность с этим сломанным лезвием,
но это все, чем он располагает.
     - Вот и славно, - оказали они. - Положи его на землю, рядом с машиной.
     Он  вынул  нож из кармана  и  положил  его  возле машины  и хотя  очень
старался  уследить за тем, что произойдет, но произошло  все так быстро, что
он  ничего не  успел заметить.  Просто  нож исчез, а  на его месте появилось
что-то другое.
     - Спасибо, Джонни, -  услышал  он. - С твоей  стороны  было  очень мило
пойти на этот обмен.
     Он протянул руку и взял лежавший на земле предмет. Даже в темноте  было
видно, как тот сверкает. Было похоже, что это какой-то драгоценный камень, и
грани его переливались всеми цветами радуги.
     Только теперь Джонни  заметил, что уже совсем стемнело, и понял, как он
задержался,  а  поняв  это,  он  со   всех  ног  бросился  бежать,  даже  не
простившись.
     Разыскивать коров в такой тьме  было бесполезно,  и он  понадеялся, что
они сами уже  двинулись домой и  что он догонит их по дороге. Он скажет дяде
Эбу, что собрать их было нелегко. Он скажет дяде Эбу, что те две телки снова
отбились и их пришлось  разыскивать.  Он скажет дяде Эбу...  он скажет... он
скажет...
     Он задыхался от быстрого бега, и сердце  у  него так  и  скакало,  и на
плечи  все сильнее наваливался  страх - страх  от сознания  своего  ужасного
проступка - проступка тем  более непростительного, что совершен он был после
целой серии других: после  того, как не была принесена вода из ручья,  после
того, как  потерялись  две  телки,  после того,  как в  кармане обнаружились
спички.
     Коров он не догнал - они  были уже  в хлеву и, конечно, подоены, потому
что он задержался еще больше, чем ему думалось.
     Подходя к дому, он буквально трясся от  страха. В  кухне горел свет,  и
ясно было, что там уже готовы к встрече.
     Он  вошел  в кухню, и они сидели у  стола, и их освещенные  лампой лица
казались высеченными из камня.
     Дядя  Эб  встал,  возвышаясь  почти  до  потолка,  и  видно  было,  как
напряглись мускулы под его засученными по локоть рукавами.
     Он потянулся к Джонни, и Джонни отступил, но крепкая рука  уже схватила
его за ворот, оторвала от пола и тряхнула с дикой яростью.
     - Я  тебе покажу! -  сквозь зубы процедил  дядя Эб. - Я тебе  покажу! Я
тебе покажу!
     Что-то стукнулось об пол и покатилось,  оставляя за собой огненно яркий
след.
     Дядя Эб перестал трясти Джонни и, немного подержав в воздухе, отпустил.
     - Это выпало из твоего кармана. Что это такое?
     Джонни отодвинулся, мотая головой.
     Он не скажет, что это. Ни за что не скажет. Пусть дядя Эб  делает с ним
что хочет, он не скажет. Пусть хоть убивает!
     Дядя Эб быстро  нагнулся, поднял камень и, вернувшись к  столу, положил
под лампу. Тетя Эм подалась вперед со стула.
     - Бог ты мой! - только и сказала она.
     Оба  они уставились на камень; глаза их расширились  и засияли; дыхание
стало прерывистым;  они  словно застыли. Наступи сейчас конец света, они его
не заметили бы.
     Что привлекло их - красота камня?
     Потом  они выпрямились и  посмотрели на Джонни,  отвернувшись от камня,
как  если бы он  перестал интересовать  их,  как  если  бы у  него было свое
предназначение, которое он выполнил,  и перестал  быть нужен. Вид  у них был
странный... нет, не то, что странный, но необычный, не такой, как раньше.
     -  Ты,  верно,  умираешь с голоду,  - обратилась к Джонни тетя Эм.  - Я
разогрею тебе ужин. Сварить яиц?
     Джонни оторопело  кивнул. Дядя Эб сел, не обращая никакого внимания  на
камень.
     - Знаешь, - сказал он. - На днях я видел в городе хороший складной нож.
Такой, как тебе хочется...
     Но Джонни почти не слышал. Он  прислушивался  к  другому: к  приязни  и
дружелюбию, проникшим в этот дом вместе с камнем.

[Stas_Ghost]

   Кир Булычев
                            

КАК ЕГО УЗНАТЬ?

   Над городом Великий Гусляр гремели громкоговорители, исполняя  жизне-
радостные песни. Солнце прорывалось сквозь облака. Пионеры в белых руба-
шонках пробегали туда и сюда. Горожане потоками текли под транспарантами
и лозунгами, натянутыми поперек улиц. Автобусы  из-под  приезжих  гостей
выстроились в ряд на площади, где раньше стояли торговые ряды, а  теперь
сквер и покрытый брезентом памятник землепроходцам. Сегодня, в день  се-
мисотпятидесятилетия города, памятник будет торжественно открыт.
   Жильцы дома шестнадцать сидели во дворе  вокруг  стола,  расшатанного
игрой в домино, поджидали, пока жены кончат прихорашиваться,  беседовали
о прошлом и настоящем.
   Корнелий Удалов, в белой рубашке и синем галстуке, причесанный на ко-
сой пробор, чтобы прикрыть лысину, оспаривал мнение Погосяна,  что  есть
города лучше Гусляра.
   - Например, Ереван, - говори" Погосян. - Две тысячи лет!  Три  тысячи
лет! Пять тысяч лет на одном месте!
   - Не в цифрах дело, - возражал Удалов. - Иван Грозный чуть было  сюда
столицу из Москвы не перевел.
   - Неглупый человек был, - упорствовал Погосян. - Передумал.
   - Опричники помешали.
   - Я и говорю - разве опричники глупые были?
   - Трудно с тобой разговаривать, - сознался Удалов. - Плохой ты патри-
от нашего родного города.
   Старик Ложкин, в черном костюм е, грудь в медалях я  значках,  согла-
сился с Удаловым. Он обвел рукой вокруг и сказал:
   - Недаром наши предки назвали Гусляр Великим.
   - Сами жили, сами и назвали. Ереван никто великим не  называл.  Зачем
называть? Каждая собака знает, - нашелся Погосян.
   Разговор перешел на частности. Саша Грубин, который но случаю  празд-
ника причесался и побрился, слушал их, слушал и наконец вроде бы без от-
ношения к разговору сказал:
   - А славно бы заснуть и проснуться через двести лет. И  поглядеть  на
наш Гусляр в отдаленном будущем.
   Соседи прервали спор, подумали и согласились с Гру-биным.
   - С другой стороны, - добавил Удалов, - на двести лет назад тоже неп-
лохо. - Бери уж все семьсот, - сказал на это Василь Васильич. - Прибыл в
древность, вокруг люди с копьями и стрелами, платят налоги древнему  го-
роду Киеву.
   - Или татаро-монгольским захватчикам,- поправил Ложкин.
   - Пускай захватчикам. Медведи вокруг бродят, олени, кабаны, бой-туры.
Самогон из меда гонят.
   - Так бы тебе и дали попробовать медового самогона, -  возразил  Гру-
бин. - Они бы тебя сразу узнали.
   - Как? - удивился Василь Васильич. Все засмеялись, а Ложкин ответил:
   - По одежде бы узнали. И по акценту. Они же на другом языке говорили,
на древнеславянском.
   - И вместо меда получил бы мечом по шее, - подытожил Грубин.
   - Ладно, ладно! - не сдался Василь Васильич. - Неужели полагаете, что
я к ним без подготовки отправлюсь? Сначала я  в  Академию  наук.  Дайте,
скажу, мне консультантов по древнеславянскому языку. Подчитаем, подрабо-
таем. Выдадут мне также из музея форму одежды. Тогда не отличат.
   Василь Васильичу не поверили. Заговорили о путешествиях  во  времени.
Кое-кто читал об этом в фантастической литературе. Кое-кто не читал,  но
слышал.
   Вдруг Удалова посетила интересная идея.
   - Пройдет каких-нибудь сто лет, - сказал он, - и станет  такое  путе-
шествие обычной возможностью. Ведь для науки нет никаких преград. Турис-
ты будут ездить, ученые, возникнет массовое передвижение,  жизнь  пойдет
настолько интересная, что нам даже не снилось. Нужно, допустим, школьни-
кам узнать, как жили в Древнем Египте. Учитель нажимает на  кнопку  -  и
вот мы уже в гостях у царицы Клеопатры.  Изучайте,  дети,  наше  тяжелое
прошлое.
   - Вполне вероятно, - ответил Ложкин. - Только надо будет строго  соб-
людать правила движения. Я читал, что происходит, если нарушишь. Однажды
в мезозойскую эру бабочку задавили, а в результате  в  Америке  не  того
президента выбрали.
   Помолчали. Подумали. Потом Грубин сказал:
   - Это не вызывает сомнений. Если бы таких правил не соблюдали, то  мы
этих гостей из будущего уже не раз бы встречали. Как ни маскируйся,  на-
тура выдаст. Воспитание подведет, незнание какой-то мелочи, которая всем
остальным известна. Откуда ему, к примеру, знать, какое  место  занимает
наша команда в первенстве области по футболу?
   - Шестое, - ответили хором Погосян, Удалов и Василь Васильич.
   - Вот видите, - обрадовался Грубин. - Вас не поймаешь.  А  он  бы  не
знал, потому что уже через сто лет соответствующие документы будут поте-
ряны.
   - И я не знаю, - сказал Ложкин. - Я даже не знаю, кто первое  занима-
ет.
   - Сердобольский "Металлист", - пояснили Погосян, Удалов и Василь  Ва-
сильич.
   - А я не знаю, - упорствовал Ложкин. - Я, значит, тоже путешественник
во времени?
   - Может быть, - сказал Погосян и посмотрел на Ложкина сурово. - Нико-
му в этих вопросах доверять нельзя.
   - Не беспокойся, Ложкин, - вмешался добрый Грубин. - Мы тебя.  знаем.
В случае подтвердим где надо.
   - Если кто не наш человек, так это жена погосяновская, Берта, -  ска-
зал на это Удалов. - Вчера моего Максимку за ухо драла. Свой человек так
делать не будет.
   - За дело, - сказал Погосян. - Стекло разбил. Не будет хулиганить.
   - Если бы я пришельца из будущего встретил, - сказал Грубин, -  я  бы
ему сразу задал два-три вопроса.
   - Не видать тебе пришельца, - сказал Погосян. - Что может заинтересо-
вать культурного человека в нашем городишке?
   - Какое заблуждение! - воскликнул Ложкин. - На сегодняшний  день  наш
город представляет общесоюзный интерес. С одной стороны, семьсот пятьде-
сят лет. С другой-открытие памятника,  то  есть  отдали  должное  нашему
славному прошлому. Гости со всех сторон. По радио из Москвы  передавали.
Я бы на месте потомков не сомневался, куда устроить экскурсию.
   - Корнелий! - позвала из окна Ксения Удалова.- Мы готовы. Плащ  брать
будешь?
   - Не буду.
   - Дождя не намечается, - сказах старик Ложкин. - Я  в  газете  читал.
Там же написано, что писатель Пацхверия на торжество прибыл. С  Камчатки
делегация. Ткачиха Федорова-Давыдова. Ждут одного космонавта, но фамилию
пока не сообщают. Это не считая туристов.
   - Подумаешь, - сказал презрительно Погосян, чтобы оставить  за  собой
последнее слово. В действительности он был пламенным патриотом  Великого
Гусляра, во об этом знали только его родственники в Ереване.
   Старуха Ложкина спустилась во двор и спросила:
   - Вечно будем прохлаждаться? Без нас начнут.
   - Иду, чижик, - ответил Ложкин. - Мы тут беседу провели.
   Они вышли со двора первыми. За  ними  потянулись'  остальные.  Соседи
сразу забыли о разговоре, лишь у Уда-лова он не шел из  головы.  И  нас-
только его поразила возможность встретить на улице  гостя  из  будущего,
что он начал с подозрением приглядываться к людям. И в людях обнаруживал
странные черты, которых раньше не замечал и которые могли  указывать  на
чужеродность, на маскировку.
   Шел навстречу провизор Савич с женой, директором универмага. Казалось
бы, давно знает Удалов Савичей, но сегодня  лысина  Савича  блестела  не
по-нашему, и как-то неестественно держал он жену под руку. Может, Савича
заслали? Но тут же Удалов сказал себе: нет. Вряд ли из-за одного  празд-
ника им стоило направлять резидента в Великий Гусляр. Ведь  если  Савича
не подменили, то Удалое знает его лет двадцать. Подумав так, Удалов ска-
зал:
   -Здравствуйте.
   - Здравствуйте, - ответили Савичи. Прошли четыре физкультурника в го-
лубой одежде. Физкультурники спешили на парад. Удалов понял, то гость из
будущего может укрыться среди физкультурников, и тогда его трудно  будет
отыскать. Потом отбросил эту мысль. Сложно будет им в будущем  подыскать
такой костюм. А все настоящие костюмы на учете.
   С каждым шагом Удалов все более убеждался - пришелец из будущего про-
ник в Гусляр. И необходимо его отыскать, побеседовать по душам. Подумать
только, никто до Удалова не выходил на улицу с  целью  обнаружить  путе-
шественника во времени среди самых обычных людей. А новый, хоть и  прос-
той подход к проблеме может таить в себе открытие.
   - Что с тобой, Корнелий? - спросила Ксения. - Ты чего отстаешь?
   Корнелий посмотрел новыми глазами на Ксению и сына Максимку.
   В них сомневаться вроде бы не приходилось. С ними все в  порядке.  Но
Удалов ощутил, что между ним и семьей вырастает стена отчуждения. Мужчи-
на, имеющий перед собой возвышенную цель, вынужден отдалиться от обыден-
ных забот и интересов. На всякий случай Удалов спросил жену:
   - Ксюша, ты не знаешь случайно, какое место занимает наша  команда  в
первенстве области по футболу?
   - Спятил, - сказала уверенно Ксения.
   - Шестое, папа, а что? - поинтересовался шустрый сын Максимка.
   - Молодец, сыпок, - одобрил Корнелий. И устыдился своих сомнений.
   -Все-таки что с тобой происходит?-спросила Ксения.
   -Я думаю,-сказал Удалов.
   - Что-то я за тобой этого давно не замечала, - ответила Ксения. - Поп
ноги смотри, спотыкнешься.
   На краю площади стояли киоски с прохладительными напитками и  сигаре-
тами. Свежесколоченная трибуна возвышалась  перед  памятником,  покрытым
брезентом. Ксения задержалась, увидев Раису Семеновну,  лечащего  врача.
Ей захотелось в неофициальной обстановке посоветоваться о последних ана-
лизах. Раиса Семеновна обиженно щурилась под очками, но на вопросы отве-
чала, потому что была связана клятвой Гиппократа. Удалов, пока  суть  да
дело, купил бутылку пива и сел за столик с верхом из голубого  пластика.
Столики эти, вынесенные из столовой, образовали кафе на открытом  возду-
хе.
   За столиком сидели два шофера из автобуса, на которых приехали турис-
ты. Шоферы ругали какого-то старшину на сто  десятом  километре.  Удалов
угостил шоферов сигаретами и тоже немного поругал старшину,  которого  в
глаза не видел.
   -Но лишь малая часть сознания Удалова была занята беседой с шоферами.
Глаза рыскали по площади, перескакивая с одной группы  людей  к  другой,
потому что времени терять было нельзя. Упустишь пришельца сегодня -  ни-
когда больше не поймаешь.
   В проходе между столиками возник немолодой мужчина. Он держал в  руке
бутылку и стакан, двигался неуверенно, не мог найти, куда сесть.  Что-то
острое кольнуло Удалова в сердце. Шестое, седьмое, восьмое чувства  при-
казали ему: "Удалов, спокойно, это он".
   - Садись к нам, - быстро угадав мысли Удалова, сказал одни  из  шофе-
ров, которого звали Колей.
   - Сердечно благодарю, - ответил с расстановкой мужчина и опустился на
стул рядом с Удаловым.
   И тут же маленькая, ничтожная, незаметная для других деталь бросилась
Корнелию в глаза. Мужчина, садясь, не подтянул брюк, как  делает  каждый
человек, хранящий на брюках складку.
   Лицо мужчины было слишком обычным. Не гладкое и не морщинистое. Слов-
но маска. Под мышкой у мужчины был черный потрескавшийся портфель с мед-
ным замочком. Из портфеля торчал рукав красного свитера или кофты. Брюки
были коротковаты, будто достались не по размеру. А между верхом  высоких
ботинок и низом штанин проглядывали клетчатые носки. Глаза прятались  за
дымчатыми очками.
   Мужчина мог оказаться единственным шансом Удалова.  Корнелий  смотрел
на его обычные бритые щеки и ждал:
   что скажет пришелец? Ведь не обратишься к человеку с вопросом: "Вы из
какого века нашей эры?"
   Турист пил пиво маленькими глотками и молчал.
   - Ну как пиво? - спросил его шофер Коля.
   - Гуслярское "жигулевское", - добавил  Удалов.  -  С  дореволюционных
времен известно.
   - Знаю, - ответил коротко мужчина и улыбнулся застенчиво. - Давно со-
бирался попробовать.
   - А вы откуда будете? - спросил шофер Коля.
   - Из Москвы. Специально приехал. "Правильно, - подумал Удалов. -  Во-
логду ему опасно упоминать. Могут найтись свидетели. А Москва большая".
   - Едут же люди, - сказал шофер постарше. - Что вам, в  Москве,  своих
памятников мало?
   "Молодец, - подумал Удалов о шофере. - Играет на
   руку".
   - Памятники бывают разные, товарищ, - объяснил
   мужчина. - Я много лет изучаю историю русского Севера, освоение Урала
и Сибири. Этот памятник говорит о многом. Я давно ждал его открытия.  Но
никак раньше выбраться не удавалось.
   - А выбрались бы - памятника не увидели  бы.  Но  путешественника  во
времени нелегко было застать врасплох. Он ответил сразу и почти без  ак-
цента:
   -Я бы и раньше увидел памятник, потому что его должны были установить
много лет назад. Так что в моем воображении он уже существовал.
   - Увлеченность - дело хорошее, - сказал старший шофер. - Я пойду  еще
пива возьму. Наша группа здесь на ночь останется. Так что старшина нипо-
чем.
   - Спасибо, мне больше пива не надо, - отказался пришелец, но по  гла-
зам шофера понял, что намерения у них твердые, и достал из  кармана  де-
сятку.
   Он еще только сунул руку в карман, а Удалов уже знал, какой будет эта
десятка - новенькой, без единой морщинки. А если взять бумагу на анализ,
окажется, что изготовлена она не сегодня, а послезавтра.
   Шофер денег с путешественника во времени, разумеется, не взял, принес
полдюжины бутылок, и пришлось  путешественнику,  когда  пиво  кончилось,
сходить к киоску и принести еще четыре бутылки.
   - Ну и как? - спросил Удалов, когда, покачиваясь от выпитого, мужчина
вернулся к столику. - Продавщица ничего не заметила?
   - А что она должна была заметить? - Мужчина вперился в Удалова  прон-
зительными глазами из-под очков.
   Удалов смешался.
   - Я так, - сказал он. - Пошутил.
   - На какую тему вы изволили шутить? Ну и характер у этих людей  буду-
щего, подумал про себя Удалов, но вслух ничего не высказал, а отшутился.
   - Анекдот такой есть. Будто решили двое фальшивые деньги делать. Сде-
лали четырехрублевую бумажку. Думали, где бы разменять, пошли к  соседу.
Он им и дал взамен две бумажки по два рубля.
   Никто не засмеялся. Только шофер постарше спросил:
   - Разве по четыре рубля бумажки бывают?
   - Нет, - твердо ответил путешественник во времени. -  Я  точно  знаю,
что советское казначейство не выпускало и не выпускает купюр  по  два  и
четыре рубля.
   - За здоровье министра финансов! -предложил Коля. - Чтоб он и  дальше
нас не путал, выдавал зарплату десятками.
   -Новенькими, -вставил Удалов.
   - Нам что новенькими, что старенькими, - от ветил Коля.
   - Ах, вот вы о чем? - сообразил мужчина. - У меня  новеньких  бумажек
много. Перед отъездом премию получил.
   Он вынул из кармана пачку денег. Бумажек двадцать, свежих, блестящих.
   - Мне вот такими выдали,
   - Где? - быстро проговорил Удалов. Но ответ ить помешали шоферы.
   - Чего к человеку привязался? - спросил Коля. - Где надо, там и выда-
ли. Не наше дело.
   Пришелец из будущего смотрел на Удалова с неприязнью,  хмурился.  Ра-
зоблачения ему не нравились. "Ничего, припрем тебя  к  стенке,  -  думал
Удалов. - Найдем аргументы".
   На трибуне перед памятником появились руководители города и  почетные
гости. Товарищ Батыев подошел к микрофону. Люди прислушались.
   - Я пойду. Спасибо, - поднялся пришелец.
   - Я с вами, - сказал Удалов.
   -Обойдусь без вашей компании,-ответил му жчина, блеснул очками и стал
бочком, как краб, протискиваться поближе к трибуне.
   - Отстань ты от него, - сказал шофер Коля. - Пускай себе гуляет.
   - Надо, - отрезал Удалов. - Не наш он человек. И тут же пожалел,  что
проговорился. Шоферы сразу заинтересовались.
   - В каком смысле не наш? - спросил старший. -  Ты,  брат,  не  темни,
откройся.
   - Есть у меня подозрения, - сказал Удалов и нырнул в толпу  вслед  за
пришельцем. В голове ощущался звон от выпитого пива, хотелось прилечь на
травку, но сделать этого было нельзя, потому что до полного разоблачения
оставался один шаг.
   - Корнелий! - крикнула Ксения, разглядев в толпе его лысину. - Ты ку-
да?
   К счастью, товарищ Батыев взмахнул  рукой,  грянул  духовой  оркестр,
рухнул брезент, обнаружив под собой бронзовую фигуру землепроходца.
   Удалов ввинчивался в толпу, стараясь не потерять направления, в кото-
ром скрылся упрямый гость из будущего.
   И вдруг Удалов уперся в спину пришельца. Тот не  заметил  приближения
преследователя, потому что был занят.  Записывал  сведения  в  книжечку.
Удалов деликатно ждал, пока мужчина кончит записывать, потому что бежать
тому было некуда.
   Наконец начались речи, пришелец спрятал книжечку в  портфель,  и  тут
Удалов легонько тронул его за плечо.
   - Вы здесь? - удивился мужчина. - Что вам нужно?
   - Чтобы вы во всем сознались, - прямо сказал Удалов.
   - Вы меня удивляете, - ответил пришелец и попытался углубиться в тол-
пу.
   Но Удалов крепко держал его за полу пиджака.
   - Поймите, - объяснил Удалов. - Вы там должны быть гуманными и разум-
ными. Так что раз попался - поговорим.
   - С чего вы решили, что мы там гуманные и разумные? - удивился прише-
лец. - Где вы об этом прочитали?
   - Предполагаю, - ответил Удалов. - Иначе нету смысла жить на свете.
   - Благородный образ мыслей, - согласился пришелец. - Но ко мне это не
относится. Я эгоистичный человек, проживший  без  пользы  большую  часть
жизни, любящий деньги и не любящий собственную  жену.  Уверяю  вас,  это
чистая правда.
   - Ладно, ладно, везде бывают моральные уроды. В порядке исключения, -
сказал Удалов. - Хотел бы я к вам приехать.
   -Ну и приезжайте.
   -Ну и приеду.
   - Поселиться? - спросил пришелец.
   - Да. Или на время.
   - Многие хотят, - сказал пришелец. Произошла пауза. Удалову  хотелось
еще что-нибудь сказать, проявить гостеприимство, наладить отношения.
   - А у нас здесь тоже места хорошие, -  сказал  Уда-лов.-  Окрестности
просто изумительные. Лес, холмы, охота на тетерева.
   -Охота - жестокое занятие, - сказал гость из будущего. - Животных на-
до охранять, стремиться к пониманию, а не истреблять.
   - Правильно, - поддержал его Удалов, который на прошлой  неделе  соб-
рался было на охоту, да проспал, без него охотники ушли. - Совершенно  с
вами согласен. Вот только если с удочкой посидеть...
   - А какая разница? - строго спросил пришелец. - Рыбе разве не хочется
жить?
   -Ой как хочется, - ответил Удалов.
   Наступила пауза. Контакт не получался. Мужчина рассеянно прислушивал-
ся к речам и поводил взглядом вокруг, будто разыскивал в толпе разрежен-
ность, хотелось сбежать.
   - Но многие порядочные люди, - нашелся наконец Удалов, - были страст-
ными охотниками. Возьмите, к примеру, Тургенева. Это  писатель  прошлого
века, автор книги "Записки охотника".
   - Читал, - сказал пришелец. - И все-таки хладнокровное убийство живо-
го существа аморально.
   - Верующий он, что ли? - раздался голос за спиной Удалова.

[Stas_Ghost]

Обернувшись, Удалов  увидел  шофера  Колю,  который,  движимый  любо-
пытством и желанием помочь Корнелию в охоте  на  постороннего  человека,
пробился к трибуне и слышал весь разговор.
   Пришелец блеснул очками на Колю и сказал с обидой:
   - Если вы хотите узнать, есть ли у меня идеалы, - отвечу, что нет.
   - Сам, наверное, свиную отбивную уважает, - сказал Коля Удалову, дос-
тал пачку "Беломора", закурил. - А возражает против животноводства.
   Бороться с двумя соперниками зараз пришельцу из будущего было не  под
силу. Он извернулся с ловкостью, неожиданной у такого пожилого человека,
проскочил под локтем у соседа и замелькал в толпе, удаляясь к краю  пло-
щади. Удалов рванулся было за ним, но шофер Коля, перебравший пива, пых-
нул дымом в лицо Корнелию и потребовал:
   - Ты не крути, не рвись за человеком. Ты лучше объясни, что в нем та-
кого? Я сам чувствую - не то, а сформулировать не могу.
   - Да это так, личное, - попытался уйти от ответа Удалов.
   - Нет, не пойдет, - ответил Коля. - Выкладывай. Он крепко держал Уда-
лова за грудки, люди вокруг
   стали оглядываться, и тогда, опасаясь скандала, Удалов
   сказал:
   - Выйдем отсюда.
   - Выйдем, - согласился Коля.
   Они выбрались из толпы. Пиво булькало в  голове.  Пришельца  не  было
видно. Погоня за человеком из будущего не удалась.
   И Удалов, взяв у Коли папиросу, рассказал ему честно, как на духу,  о
своих подозрениях.
   Коля оказался неглупым парнем. Он основную идею понял, хотя отнесся к
ней критически. Возражения у него были, как у Погосяна:
   - С чего это из будущего являться в Гусляр, хоть и в праздник?
   - Ничего не понимаешь, - сказал Удалов, прислоняясь к  широкой,  чуть
пахнущей бензином груди шофера. - Хоть ты мне и друг, но  не  понимаешь,
какой мы с тобой сегодня шанс упустили. Мы бы у него все узнали.
   Коля посмотрел на Удалова сочувственно, столкнул на затылок эстонскую
восьмиугольную фуражку, сплюнул окурок и произнес:
   - А ты, друг, не расстраивайся. Если нужно, твой Коля всегда кого на-
до к стенке прижмет. Он тебя обидел? Обидел, не возражай. Мы его  найдем
и припрем. Ты только Николаю скажи, и припрем. Пошли поймаем этого шпио-
на.
   Друг Николай шел впереди не очень уверенными широкими шагами.  Удалов
семенил сзади и бормотал:
   - Ты не так понял, Коля. Он меня не обидел. С ним так нельзя...
   -Не отставай,-сказал Коля. - Его давно разыскивают. В книжечку  запи-
сывал, а мяса не ест. Сейчас мы у вето все узнаем. Не отвертится.
   Пришелец из будущего убежал к реке, к большому собору. Там присел  на
зеленую скамейку в сквере и снова раскрыл записную книжку.  Отсюда  пло-
щадь была не видна, лишь глухой гул и отдельные слова ораторов,  усилен-
ные динамиками, доносились до кустов. Пришелец чувствовал себя  в  безо-
пасности. Но непрямой путь, наугад выбранный Колей и Удаловым, привел их
в скверик. Именно к этой скамейке.
   При виде преследователей пришелец затолкал в карман записную  книжку,
подхватил портфель и хотел было бежать. Но Коля узнал его.
   - Стой! - крикнул он. - Руки вверх! Не пытайся от нас скрыться!
   - И не подумаю, - ответил с достоинством пришелец. - Если  вам  нужны
деньги, возьмите сколько нужно. У меня скромные запросы.
   Он попытался вытащить свои новенькие червонцы, но Удалов жестом оста-
новил его.
   - Мы не грабители. Вы не так поняли.
   - Мы не грабители, - сказал Коля. - От нас  "е  откупишься.  Мы  тебя
раскололи. Ты к нам из будущего явился. Сознавайся.
   Удалов взглянул на Колю с укоризной. Прямота могла все испортить.
   - Это неправда, - возразил пришелец. - Вы этого никогда не докажете.
   - А нам доказывать не надо, - сказал Коля. - Сейчас тебя  осмотрим  и
найдем при тебе фальшивые документы.
   - У меня нет с собой документов. Они в гостинице остались.
   - Они с собой документов не берут, - согласился Удалов. - Это  вполне
даже разумно. А может, тоща и не будет документов.
   - Все? - спросил пришелец. - Я могу идти?
   - Сознаешься - пойдешь, - сказал Коля.
   - В конце концов, - убеждал Удалов, - мы  тратим  время,  вы  тратите
время. А у нас к вам только научный интерес. Никакого другого.
   - Точно, - сказал Коля. - Нас тугриками не подкупишь.
   Пришелец нахмурился, размышлял. Видно, понял, что ему уже не скрыться
и лучше на самом деле покаяться. И уйти восвояси.
   - Ну, - торопил его Удалов. - Из какого  вы  века?  Пришелец  глубоко
вздохнул. Под очками блеснули слезы.
   И в этот момент две девушки в брючках и разноцветных  кофточках  воз-
никли на ступенях собора.
   - Ax, - сказала одна из них, не замечая драматической сцены. -  Какие
изумительные фрески семнадцатого века. Какая экспрессия!
   - А изразцовая печь? Ты видела, Нелли, изразцовую печь?
   - Видела. Смотри, кто там, внизу? Девушки сбежали по ступеням и  уст-
ремились к мужчинам.
   - Сергей Петрович! - верещали они наперебой. -  Вы  были  совершенно,
абсолютно правы! Страшный суд расположен не канонически! Гуслярская шко-
ла существовала! Рапоппорт посрамлен!
   "Вызвал подкрепление с помощью телепатии, - подумал Удалов. -  Теперь
их трое, а нас только двое. И эти девушки, может, даже не девушки, а бу-
дущие милиционеры".
   - Какое счастье! - воскликнул пришелец. - А я уж не надеялся вас уви-
деть!
   - Вам угрожают? - спросила подозрительно  одна  из  девушек,  обжигая
взглядом Удалова.
   - Ни в коем случае, - сказал шофер Коля и потянул Удалова за рукав.
   - Сейчас все наши придут, - пригрозила девушка. "Сколько их здесь?  -
подумал Удалов. - Ведь меня могут ликвидировать, если покажусь опасным".
   И в самом деле, словно услышав девушку, в дверях храма показалось че-
ловек десять, с фотоаппаратами, блокнотами  и  кинокамерами,  высокие  и
низкие, молодые и старые, с ними Елена Сергеевна из городского музея.
   - А, вот и вы, профессор! - воскликнул один из них. - Сектор  истории
искусств рад приветствовать своего шефа у этих древних стен.
   - Сергей Петрович!
   - Сергей Петрович! - неслись возгласы.
   - Уважаете своего профессора? - поинтересовался Коля.
   - Еще бы, - ответила девушка. - Он нас всех воспитал!  Его  весь  мир
знает!
   Уходя в окружении учеников и сотрудников, профессор оглянулся и  под-
мигнул Удалову. Доволен был, что отделался от психов.
   Корнелий опустился на скамейку, понурив голову. Коля сел рядом, снова
закурил и сказал;
   - Не повезло нам, друг Корнелий. Хоть идея у тебя была богатая!
   - Забыть бы о ней. Ты уж, попрошу, никому ни слова.
   - Мне что - я за баранку, только меня и видели. А ты на что рассчиты-
вал? Если бы он и в самом деле оттуда?
   - Ну, чтобы рассказал нам о светлом будущем.
   - М-да, дела. Я пошел. Ты парень хороший, только кавардак  у  тебя  в
чердаке. Еще в школе учили, что таких путешествий быть не  может.  Держи
на память! - Он сунул что-то Корнелию в наружный карман пиджака и  ушел.
Обернулся, помахал рукой и улыбнулся дружески.
   Удалов не спешил возвращаться на площадь. Охоту  за  профессором  мог
заметить кто-нибудь из знакомых. Нехорошо. Удалов залез себе  в  карман,
поглядел, что за подарок оставил шофер. Оказалось - карточка, календарях
размером с игральную карту, какие предусмотрительные люди носят в бумаж-
никах. На нем было написано золотыми буквами:
   "КАЛЕНДАРЬ НА 2075 ГОД"
   На обороте картинка - город с длинными домами, над  ним  парят  лета-
тельные аппараты и светит солнце. Картинка была объемной, и  микроскопи-
ческие листочки на деревьях чуть шелестели под ветром будущего.
   - Стой! - крикнул Удалов в пустоту. Потом сказал: - Эх, Коля!
   1970 г.

[Stas_Ghost]

Нил Гейман

Особое Шогготское

Бенжамин Ласситер пришел к неизбежному выводу, что женщина, написавшая «Путеводитель пеших экскурсий по английскому побережью», книгу, которую он носил за спиной в рюкзаке, ни на одной пешей экскурсии не была и английского побережья, вероятно, не узнает, даже протанцуй оно по ее спальне во главе военного оркестра, громко и радостно распевая «Я английское побережье…» под аккомпанемент казу[20].
Он следовал ее советам вот уже пять дней, а в награду за труды получил только волдыри на ногах и боль в пояснице. «На всех английских морских курортах имеется десяток пансионов, которые будут только счастливы сдать вам комнату в „несезон“», – звучал один подобный наказ. Перечеркнув его, Бен написал рядом на полях: «На всех английских морских курортах имеется кучка пансионов, чьи владельцы в последний день сентября уехали в Испанию или в Прованс, намертво заколотив за собой двери».
Постепенно к этому прибавилось еще несколько замечаний. Как-то: «Ни при каких обстоятельствах не повторяйте моей ошибки, не заказывайте ни в одном придорожном кафе яичницу!» и «Что это за блюдо такое „рыба с картофельными очистками“?» и «С точностью до наоборот». Последнее появилось возле абзаца, в котором утверждалось, что обитатели живописных поселков на английском побережье больше всего на свете обрадуются молодому американскому туристу, отправившемуся на пешую экскурсию.
Пять адских дней Бен шел от деревни к деревне, пил сладкий чай и растворимый кофе в столовых и кафе и взирал на каменистые просторы и свинцового цвета море, дрожал в двух толстых свитерах и так и не находил обещанных красот.
Сидя на автобусной остановке, где однажды вечером развернул свой спальный мешок, он начал переводить ключевые описательные термины: «прелестный», решил он, означает «ни то ни се», «живописный» – «неприглядный, но с хорошим видом, если дождь когда-нибудь перестанет», а «очаровательный» скорее всего – «мы там никогда не были и не знаем никого, кто там бы бывал». Еще он пришел к печальному выводу: чем экзотичнее название деревушки, тем она скучнее.
Вот так на пятый день Бен Ласситер забрел в деревушку Инсмут где-то к северу от Бутла, которая в его путеводителе не обозначалась ни как «прелестная», ни как «живописная», ни как «очаровательная». В нем не были описаны ни ржавеющий причал, ни горы гниющих на галечном пляже плетеных корзин для ловли омаров.
На приморской набережной имелись три стоящих бок о бок пансиона: «Вид на море», «Mon Repose» [21] и «Шуб Ниггурат», в окне гостиной каждого неоновая вывеска СДАЮТСЯ КОМНАТЫ была выключена, а на входной двери висела табличка ЗАКРЫТО ДО НАЧАЛА СЕЗОНА.
Ни одного открытого кафе на приморской набережной не нашлось. Была только одинокая закусочная (обещавшая всю ту же «рыбу с очистками»), а на ней табличка ЗАКРЫТО.
Бен ждал у двери, когда она откроется, а серый день тем временем поблек и сменился сумерками. Наконец по пологой улице спустилась худенькая женщина с чуть лягушачьим лицом и отперла дверь. Бен спросил, когда закусочная заработает, на что она посмотрела на него недоуменно и сказала:
– Сегодня понедельник, голубчик. По понедельникам мы не работаем.
Потом она вошла в закусочную и заперла за собой дверь, оставив голодного и промерзшего Бена на пороге.
Бен вырос в засушливом городке на севере Техаса: единственная вода там плескалась в бассейнах на заднем дворе, а единственным средством передвижения и путешествий был пикап с кондиционером. Поэтому идея идти пешком вдоль моря по стране, где говорят на какой-то разновидности английского, показалась ему привлекательной. Родной город Бена был вдвойне сухим: он гордился тем, что запретил алкоголь за тридцать лет до того, как к сухому закону примазалась остальная Америка, и так его и не отменил. Соответственно, о пабах Бен знал лишь, что это греховные места, совсем как бары, только со смешными названиями. Однако автор «Путеводителя пеших экскурсий по английскому побережью» утверждала, что в паб полезно зайти в поисках местного колорита и нужной информации, а также что там всегда следует «поставить на всех» и что в некоторых можно поесть.
Инсмутский паб назывался «Книга мертвых имен», а вывеска над дверью уведомила Бена, что владелец зовется А. Альхазред и имеет лицензию на торговлю спиртными напитками. Бен спросил себя, уж не подают ли здесь блюда индийской кухни, которую он попробовал по прибытии в Бутл и которая ему даже понравилась. Но вскоре застыл перед табличками, одна из которых отсылала его в «Салон», а другая в «Публичный бар», и спросил себя, не окажутся ли английские публичные бары, как и их публичные школы, закрытыми и частными[22]. Наконец, потому что название напомнило ему встречающиеся в вестернах заведения, он направился в «Салон».
В оказавшемся баром-рестораном «Салоне» было почти пусто. Тут пахло разлитым еще в прошлом году пивом и позавчерашним дымом. На стойку опиралась полная крашеная блондинка. В уголке сидели два джентльмена в длинных серых дождевиках и шарфах. Джентльмены играли в домино и прихлебывали из ребристых стеклянных кружек темно-коричневый, подернутый пеной и похожий на пиво напиток.
Бен подошел к стойке.
– У вас можно поесть?
Задумчиво почесав нос, барменша неохотно призналась, что, наверное, может приготовить ему пахарский.
Бен понятия не имел, что бы это значило, и в сотый раз пожалел, что в «Путеводителе пеших экскурсий по английскому побережью» нет англо-американского разговорника.
– Это едят? – спросил он. Она кивнула.
– Ладно. Сделайте мне один.
– Пить что-нибудь будете?
– «Коку», пожалуйста.
– У нас «коки» нет.
– Тогда «пепси».
– И «пепси» нет.
– А что же у вас есть? «Спрайт»? «Севен-ап»? «Херши»? Взгляд барменши стал еще более пустым.
– Кажется, у нас есть в подсобке пара бутылок вишнада.
– Сойдет.
– Пять фунтов двадцать пенсов. Пахарский я вам принесу, когда будет готов.
Сидя за небольшим, слегка липким деревянным столиком и прихлебывая что-то газированное, которое и на вид, и на вкус было ярко, химически красным, Бен решил, что «пахарский» это скорее всего какой-то стейк. Он и сам понимал, что к этой догадке его подтолкнула попытка принять желаемое за действительное: перед голодным взором представал сельский, возможно даже буколический пахарь, ведущий своих жирных быков по свежевспаханному полю на закате. Да и вообще Бен уже был готов с полным хладнокровием и лишь небольшой помощью ближних умять целого быка.
– Ну вот и готово. Ваш пахарский, – сказала барменша, ставя перед ним тарелку.
«Пахарский», оказавшийся прямоугольным бруском острого сыра, листом салата, помидором-маломерком с отпечатком чьего-то большого пальца, горкой чего-то мокрого и бурого, по вкусу напоминавшего кислый джем, и маленькой черствой булочкой, стал для Бена горьким разочарованием и навел на мысль, что англичане относятся к еде как к своего рода наказанию. Жуя сыр и салатный лист, он проклинал всех и каждого пахаря в Англии за то, что им вздумалось обедать такими помоями.
Сидевшие в уголке джентльмены в серых дождевиках закончили партию и, прихватив с собой кружки, подсели к Бену.
– Что пьете? – с любопытством спросил один.
– Это называется вишнад, – объяснил он. – По вкусу, происходит с химзавода.
– Забавно, что вы так говорите, – сказал тот, что был пониже ростом, и повторил: – Забавно, что вы так говорите. У меня был друг, который работал на химзаводе, и он никогда, никогда не пил вишнад.
Он театрально умолк, потом отхлебнул своего бурого напитка. Бен подождал, когда он продолжит, но тот как будто сказал все, что хотел. Разговор замер.
Не желая показаться невежливым, Бен в свою очередь спросил:
– А что вы, парни, пьете?
Второй незнакомец, тот, что был ростом повыше и выглядел похоронно-мрачным, повеселел:
– Ба, да вы чрезвычайно добры. Мне, пожалуйста, пинту «Особого шогготского».
– И мне того же, – сказал его друг. – Я не прочь прикончить шоггота. Ха, готов поклясться! Из этого получился бы отличный рекламный слоган. «Я не прочь прикончить шоггота!» Надо бы им написать и его предложить. Уверен, они очень порадуются, что я его предложу.
Бен отправился к барменше, намереваясь попросить две пинты «Особого шогготского» и стакан воды, вот только она уже налила три пинты темного пива. «Что ж, – подумал он, – была не была, хуже вишнада уже ничего быть не может». Он отпил. Такой вкус, как у этой жидкости, рекламодатели, наверное, окрестили бы «полнотелым», но, если бы на них нажали, вероятно, сами бы признались, что означенное тело принадлежало козлу.
Заплатив барменше, он пролавировал меж столов к своим новым знакомым.
– Итак. Каким ветром вас занесло в Инсмут? – спросил тот, что был повыше. – Полагаю, вы из наших американских кузенов? Приехали посмотреть самые знаменитые английские городки.
– В Америке тоже есть один, названный в честь этого, знаете ли, – сказал «поменьший».
– В Штатах есть Инсмут? – переспросил Бен.
– Еще бы! – отозвался тот, что поменьше. – Он то и дело о нем писал. Тот, чье имя мы не произносим.
– Прошу прощения? – не понял Бен. «Поменьший» оглянулся через плечо, а потом – очень громко – прошипел:
– Г. Ф. Лавкрафт!
– Я же говорил тебе не упоминать его имя, – сказал его товарищ и отпил темного пива. – Г. Ф. Лавкрафт. Г. Ф. чертов Лавкрафт! Г. клятый Ф. клятый Лав клятый крафт. – Он остановился перевести дух, потом продолжил: – Да что он-то знал? А? Скажите на милость, что он, черт побери, вообще знал!
Бен осторожно пригубил пива. Имя казалось смутно знакомым; он как будто видел его, когда копался в груде старомодных виниловых пластинок у отца в гараже.
– Разве это не рок-группа?
– Я не про какую-то там рок-группу говорил. Я про писателя говорил.
Бен пожал плечами.
– Никогда о таком не слышал, – признался он. – Правду сказать, я читаю только вестерны. И технические пособия.
«Поменьший» толкнул товарища локтем в бок.
– Ну вот, Уилф. Слышал? Он про него никогда не слышал.
– Ну. Вреда тут никакого. Я-то ведь читал когда-то Зей-на Грея, – сказал высокий.
– М-да. Вот тут гордиться нечем. Этот тип… как, ты сказал тебя, зовут?
– Бен. Бен Ласситер. А вы…
Тот, что поменьше, улыбнулся. Бену подумалось, что он ужасно похож на лягушку.
– Я Сет. А моего друга звать Уилф.
– Очень приятно. – Бен пожал протянутую руку.
– Правду сказать, – продолжал «поменьший», – я с тобой согласен.
– Согласны? – озадаченно переспросил Бен.
Человечек кивнул.
– Ну да. Г. Ф. Лавкрафт. Не понимаю, из-за чего такой сыр-бор. Он и писать-то, мать его, не умел. – С шумом втянув в себя темное пиво, он длинным и подвижным языком облизнул с губ пену. – Взять хотя бы слова, которые он употребляет. «Таимничий». Ты знаешь, что значит «таимничий»?
Бен покачал головой. Похоже, он рассуждает за пивом о литературе с двумя незнакомцами в английском пабе. На мгновение он даже спросил себя, не стал ли вдруг мир с ног на голову, когда он на минутку отвернулся. Чем меньше пива оставалось в кружке, тем менее гадким оно казалось, к тому же понемногу смывало надоедливое послевкусие вишнада.
– «Таимничий» означает странный. Своеобычный. Сверхъестественный, черт бы его побрал. Вот что это значит. Я проверял. В словаре. А «второчетвертный»?
Бен снова покачал головой.
– «Второчетвертный» означает, что луна была почти полной. А как насчет выраженьица, которым он нас всегда называет, а? Ну… что-то там. Начинается на «а». На языке вертится…
– Астильбии? – предложил Уилф.
– Не-а. Такая штука. Ну сам знаешь… Амфибии. Вот оно. Означает «похожие на лягушек».
– Подожди-ка, – прервал его Уилф. – Я думал, это ну… вроде… разновидность верблюда.
Сет решительно затряс головой.
– Определенно лягушки. Никаких верблюдов. Лягушки. Уилф шумно хлебнул своего шогготского. Бен осторожно и без удовольствия попивал свое.
– Ну и? – спросил он.
– У них два горба, – вмешался тот, что был повыше, Уилф.
– У лягушек? – спросил Бен.
– Да нет. У амфибий. Тогда как у среднего дромадера только один. Это для долгой дороги через пустыню. Вот что они едят.
– Лягушки? – спросил Бен.
– Верблюжьи горбы. – Уилф пригвоздил Бена взглядом одного выпученного глаза. – Ты меня слушай, дружок-корешок. После того, как проведешь в какой-нибудь девственной, богом забытой пустыне три-четыре недели, тарелка жареного верблюжьего горба покажется тебе ух какой привлекательной.
Сет поглядел на него пренебрежительно.
– Ты сам никогда верблюжьего горба не пробовал.
– Но мог бы, – возразил Уилф.
– Да, но не пробовал. И в пустыне ты никогда не бывал.
– Ну, скажем, просто предположим, если бы я отправился в паломничество к гробнице Нъярлатхотепа…[23]
– Черного царя древних, который придет в ночи с востока, но никто его не узнает? Ты о нем говоришь?
– О ком же еще?
– Просто проверяю.
– Глупый вопрос, на мой взгляд.
– Ты мог бы говорить о ком-то другом, о каком-нибудь тезке, например.
– Это что, самое распространенное имечко, да? Нъярлатхотеп. Что, скажешь, таких может быть двое, а? «Здравствуйте, меня зовут Нъярлатхотеп. Какое совпадение, что я вас тут встретил! Как забавно, что нас двое!» Нет, что-то я сомневаюсь. Ну вот, бреду я по девственной пустыне и думаю про себя, что прикончил бы верблюжий горб…
– Но ты же не брел, правда? Ты никогда дальше Инсмутской гавани не бывал.
– Ну… да…
– Вот видишь. – Сет победно поглядел на Бена, потом подался вперед и прошептал ему на ухо: – Боюсь, с ним такое бывает, когда он выпьет лишку.
– Я все слышал, – сказал Уилф.
– Хорошо, – отозвался Сет. – Так вот. Г. Ф. Лавкрафт. Пишет какую-нибудь чертову фразочку. Гм… «Второчетвертная луна низко висела над таимничными и амфибными обитателями сквамозного Данвича». Что это значит, а? Я тебя спрашиваю, что это значит?!!! Я скажу, что он, мать его за ногу, хочет сказать. Всего лишь, черт бы его побрал, что луна была почти полная и что все, кто живил в Данвиче, были треклятыми особенными лягушками.
– А как насчет того другого? – спросил Уилф.
– Чего?
– «Сквамозный». Это, по-твоему, что? Сет пожал плечами.
– Понятия не имею, – признался он. – Но он часто это словечко вворачивает.
Снова возникла пауза.
– Я студент, – сказал Бен. – Учусь на металлурга. – Каким-то образом ему удалось допить до конца свою первую пинту «Особого шогготского», которая, как он к немалому, но приятному удивлению обнаружил, была его первым знакомством с алкоголем. – А чем вы, парни, занимаетесь?
– Мы, – серьезно сказал Уилф, – приспешники.
– Великого Ктулху, – с гордостью добавил Сет.
– Да? – сказал Бен. – И что же это подразумевает?
– Моя очередь, – сказал Уилф. – Минутку. – Сходив к барменше, Уилф вернулся еще с тремя пинтами. – Ну, – сказал он, – подразумевает это, формально говоря, в данный момент не так многое. Строго говоря, приспешничанье утомительной службой в горячую пору не назовешь. А все, конечно, потому, что он спит. Ну не совсем спит. Или, если хочешь поточнее, мертв.
– «В своей обители в Затонувшем Р'лайэ мертвый Ктулху видит сны», – вмешался Сет. – Или, как сказал поэт: «Не мертво то, что вечно дремлет…»
– «Но за Странные Вечности Эоны…» – тянул свое нараспев Уилф.
– … а под «странными» он подразумевает «особые», черт бы их побрал…
– Вот именно. Мы тут говорим совсем не о нормальных Зонах.
– «Но за Странные Эоны даже Смерть может умереть». Бен был несколько удивлен, поймав себя на том, что пьет вторую полнотелую пинту «Особого шогготского». На второй пинте вкус вонючего козла почему-то показался менее отвратительным. Еще он с радостью заметил, что ему уже не хочется есть, что истертые ноги перестали болеть и что его собеседники очаровательные умные люди. Правда, он все путается, кто из них Сет, а кто Уилф. Ему не хватало опыта в потреблении алкоголя, чтобы понять, что это один из симптомов второй пинты «Особого шогготского».
– Поэтому с'час, – сказал Сет или, возможно, Уилф, – дела у нас идут ни шатко ни валко. В основном ожидаем.
– И молимся, – сказал Уилф, если это был не Сет.
– И молимся. Но довольно скоро все изменится.
– Да? – переспросил Бен. – И как же?
– Понимаешь, – доверительно сообщил тот, что повыше, – в любой день Великий Ктулху (в настоящий момент временно покойный), то есть наш босс, проснется в своем морском, так сказать, жилище.
– А тогда, – сказал тот, что был поменьше ростом, – он потянется, зевнет, оденется…
– Вероятно, сходит в туалет, я бы ничуть не удивился.
– Может, газеты почитает.
– … и покончив со всем этим, выйдет из океанских глубин и поглотит весь мир без остатка.
Бен счел это невероятно смешным.
– Как «пахарский», – сказал он.
– Вот именно! В точку! Отлично сказано, молодой американский джентльмен! Великий Ктулху сожрет мир, как пахарский, и на тарелке оставит только плевок брэнстонских пикулей.
– Вот эту бурую кучку? – спросил Бен.
Новые знакомые заверили его, что именно ее, и он сходил к стойке еще за тремя кружками «Особого шогготского».
Из последовавшего затем разговора он мало что помнил. Например, что допил свою пинту, и новые знакомые пригласили его на экскурсию по городку, где показывали различные достопримечательности. «Вот тут мы берем в прокат видеокассеты, а то большое здание – Безымянный Храм Запретных Богов, по воскресеньям у нас там благотворительные ярмарки в крипте…»
А Бен разъяснил им свою теорию относительно путеводителя и сказал (весьма эмоционально), что Инсмут одновременно и «живописный», и «прелестный». Еще он им поведал, что они лучшие друзья, какие у него когда-либо были, и что Инсмут «очаровательный».
Луна была почти полная, и в ее бледном свете оба его новых друга на удивление походили на гигантских лягушек. Или, возможно, на верблюдов.
Троица прошла до конца ржавого причала, и Сет и/или Уилф показали ему видимые в лунном свете под водой руины Затонувшего Р'лайэ. Тут Бена охватило то, что он настойчиво объяснял внезапным и непредвиденным приступом морской болезни, и его отчаянно и нескончаемо вырвало через металлические перила в черное море…
После этого все стало немного странно – или особо.

[Stas_Ghost]

Бен Ласситер проснулся на холодном склоне холма с тупым уханьем боли в голове и гадким привкусом во рту. Он лежал головой на рюкзаке. По обе стороны от него простирались каменистые солончаки и никаких признаков дороги, никаких признаков городка или деревушки, будь то живописной, прелестной, очаровательной или даже колоритной.
Спотыкаясь, он почти час хромал до ближайшего шоссе, по которому побрел, пока не вышел к бензоколонке.
Там ему сказали, что в этих краях никакой деревушки под названием Инсмут нет. И про паб под названием «Некропомикон» тоже никто не слышал. Бен поведал про двух мужчин по имени Уилф и Сет и про их друга, которого зовут Странный Иэн, который крепко спит, – если, конечно, не мертв, – где-то на морском дне. А в ответ ему объяснили, что не слишком жалуют американских хиппи, которые бродят по берегу и принимают наркотики, и что он, вероятно, почувствует себя лучше после чашки крепкого чая и сандвича с тунцом и маринованными огурцами, но если он твердо вознамерился бродить по берегу и принимать наркотики, молодой Эрни, который работает в вечернюю смену, с радостью продаст ему мешочек доморощенного канабиса, пусть только приходит за ним после ленча.
Достав свой «Путеводитель пеших экскурсий по английскому побережью», Бен попытался найти в нем Инсмут, чтобы доказать, что ему все не приснилось, но не смог отыскать страницу, на которой был описан город, – если она вообще там была. Впрочем, одна страница в путеводителе была выдрана, да так, что порвалась еще одна с другого конца книги.
Поморгав, Бен вызвал по телефону такси, которое доставило его на вокзал в Бутле, где он сел в поезд, который привез его в Манчестер, где он сел на самолет, который доставил его в Чикаго, где он сел в другой самолет и полетел в Даллас, где сел на еще один самолет, отправлявшийся на север, а там взял напрокат машину и поехал домой.
Мысль о том, что до моря больше шестисот миль, показалась ему весьма утешительной, но в последующие годы он все же перебрался в Небраску, чтобы еще больше увеличить это расстояние: было кое-что, что он увидел, или думал, что увидел, под старым причалом той ночью, чего ему так и не удалось изгнать из памяти. Да и серые дождевики скрывали тела, не предназначенные для человеческих глаз. Сквамозные. Ему не было нужды проверять это слово в словаре. Он и так знал. Тела были чешуйчатые.
Через несколько недель после возвращения домой Бен послал «Путеводитель пеших экскурсий по английскому побережью» со своими пометками в издательство для передачи автору, приложив к нему пространное письмо с рядом полезных советов к последующим переизданиям. Еще он просил автора прислать ему копию той страницы, которая была вырвана из его экземпляра, – просто для собственного успокоения. Но втайне испытывал облегчение, когда дни превращались в месяцы, месяцы в годы, а затем в десятилетия, а она все не отвечала.

[Abbice]

многа букаф 

[Piglet]

многа букаф 

пх’нглуи мглв’нафх Ктулху Р’льех вгах’нагл фхтагн, если вкратце

[Tinda]

На одном из форумов натолкнулась на такое мнение.

Ник Перумов это действительно брэнд. И я точно знаю, что открыв книгу Перумова я получу:
1. Героя, крутого как горы, но об этой крутости не подозревающего. И вообще, он спасет мир, потому что так надо, а не потому что этого хочет.
2. Рефлексию главного героя, все раздумывающего о том, кто виноват, как дальше жить и прав ли он был убив/сломав/взорвав и т.д.
3. Возлюбленную героя (возможно несколько). тут варианты:
а) порабощенную/угнетенную/замученную/убитую врагами
б) выбравшую "темную сторону Силы"
в) слабую и женственную, оттеняющую крутость ГГ.
4. Непобедимого врага героя, у которого однако есть маленькая слабость
5. Мой любимый пункт - Тучу (Орду, толпу, табун) которая куда-то прет, сжигая/пожирая/убивая все на своем пути.
6. Кучу логических и стилистических ошибок в тексте
7. Многотомную сагу, которую проще съесть, чем дочитать.

Сии выводы были мной сделаны на основании циклов: "Хранитель мечей", "Кольцо тьмы", "Хроники Хьерварда" и "Череп на рукаве".

После Перумова мне не хотелось читать Никитина. После Семеновой мне не хотелось читать Перумова. После Камши я не возвращаюсь к Семеновой.
Интересно, на меня накинутся фанаты Семеновой, если я скажу, что "Открывая ее книгу я уверена что буду читать о сильном добром и справедливом мужчине, неважно, Волкодав он, киллер или майор спецназа"?
Если очень сильно утрировать, Семенова пишет для 16-17-летних девушек, а Перумов для 13-14-летних юношей.
Потому что не вижу я в героях Перумова душевной глубины. А вижу в них только силу, даже мощь, причем как у героев, так и у злодеев, и мощь космическую. Которая более зрелого в психовозрастном плане читателя уже не столь интересует

[Piglet]

Перумова вообще читать нельзя

[Oessi]

я дядю Ника читала, когда мне было 13-15
почему нельзя?
у него есть умные мысли

1. Героя, крутого как горы, но об этой крутости не подозревающего. И вообще, он спасет мир, потому что так надо, а не потому что этого хочет.

а вот и подозревающего. Весь "Череп в небесах" Рус знал, что в нем есть часть той субстанции (не-помню-как-называеццо), начиная со Странствий Кэр понимал, что сильнее остальных, в Кольце Фолко нифига не был крут. Так бы каждый смог. Просто в нужное время наткнулся на Эльфийский клинок и сорвал Эльфийский цветочек, В Хрониках тоже герои понимали, что они не такое, как все. Фигня...
такое можно сказать о ВСЕХ писателях, особенно фантастах. У каждого из них кто-то кого-то спасает

2. Рефлексию главного героя, все раздумывающего о том, кто виноват, как дальше жить и прав ли он был убив/сломав/взорвав и т.д.

а главный герой не должен думать вообще? О_о
класс...
представьте себе "преступление и Наказание" без размышлений Радика. Тупо пошел, зарубал, и поехал за границу

3. Возлюбленную героя (возможно несколько). тут варианты:
а) порабощенную/угнетенную/замученную/убитую врагами
б) выбравшую "темную сторону Силы"
в) слабую и женственную, оттеняющую крутость ГГ.

МЛИН!
а он что, один должен быть? О_о
и не у всех героев были возлюбленные
а те, что были, не подходят под эти 3 пункта
а) согласна, у Кэра Рысю убили
б) а такая у кого была? О_о
в) это типа намек на Сеамни Оэктаккан? ХА 3 раза!!! она, как магичка и как личность, возможно сильнее своего Императора
и ваще, у них с любимыми не складывалось что-то...

4. Непобедимого врага героя, у которого однако есть маленькая слабость

дя?
какой герой, такой и враг

5. Мой любимый пункт - Тучу (Орду, толпу, табун) которая куда-то прет, сжигая/пожирая/убивая все на своем пути.

ибо жизненно, и пусть кто-то скажет, сто нет
так всегда - серая безмозглая толпа сметает отдельные яркие личности. Или пытается
тут все правильно

6. Кучу логических и стилистических ошибок в тексте

что подразумевается под стилистическими?
и логические... хмм... ГДЕ?
я хочу доказательств... давно читала, мож не поняла чего-то...

7. Многотомную сагу, которую проще съесть, чем дочитать.

нифига, читала все с превеликим удовольствием

После Перумова мне не хотелось читать Никитина. После Семеновой мне не хотелось читать Перумова. После Камши я не возвращаюсь к Семеновой.
Интересно, на меня накинутся фанаты Семеновой, если я скажу, что "Открывая ее книгу я уверена что буду читать о сильном добром и справедливом мужчине, неважно, Волкодав он, киллер или майор спецназа"?
Если очень сильно утрировать, Семенова пишет для 16-17-летних девушек, а Перумов для 13-14-летних юношей.
Потому что не вижу я в героях Перумова душевной глубины. А вижу в них только силу, даже мощь, причем как у героев, так и у злодеев, и мощь космическую. Которая более зрелого в психовозрастном плане читателя уже не столь интересует

Никитин... Тайный Город который?
Вампир Сантьяго?
а знакомые, которые не осилили Перумова, от Никитина в бурнейшем восторге...

Семенова - феминистка какая-то. Не хо читать, правда...

Камшу очень хочу почитать. Читала некоторые ее рассказы из разряда Фэнтези/Хоррор. Очень понравились. Счас дочитаю Братьев Карамазовых, потом 3 сборника фэнтези, и возьмусь за нее. Кста, они с Ником дружат)))

[San4]

читаю Франкова

фэнтэзи отдыхает

[Tinda]

Гмм... Никитин написал "Трое из леса". Тайный город написал Панов и Сантьяга не вампир а нав.
О кстати дальше автор обосновывает свои вышесказанные аргументы

1. Фолко, Руслан из "Черепов", тот же Трогвар, Фесс с отшибленной памятью, дочка некроманта, Сильвия.
2. Рефлексируют, согласна, не все. Руслан рефлексирует, Хаген рефлексирует, Фесс рефлексирует, Клара Хюммель и та рефлексирует! Фолко, прада не рефлексирует - он уверен, что только он может отбросить отбросить порождения Изначальной Тьмы (или чего-то в этом духе). Цитаты к сожалению, привести не могу, ибо книг в доме нетути.
3. Возлюбленные: то ли убитая, то ли нет Рысь, превратившаяся в какую-то гадость девушка из "Черепов" (которая бывшая проститутка, не помню как зовут), Наллика, которая предлагала Трогвару "пару веков гусеницей", Атор, подло предавший Арьяту (не девушка, конечно, но и главный герой другого пола), Сигрлинн.
4. Ладно, с врагами я перегнула. Главные враги все больше обезличенные, абстрактные. А у абстракций слабостей не бывает.
5. По толпам.
"Кольцо тьмы" - перьерукие.
"Черепа" - туча.
"Хьервард" - Орда, муравьи Мерлина.
"Хранитель мечей" - козлоногие + приплетенная как-то Орда.
Не толпы или не прут?
6. Такой скажем пример (его я запомнила) сначала говорится, что Маги не могут причинять друг другу вреда, а потом Сигрлинн чуть не испепеляет Хагена.
С Молодыми Богами вообще путаница, их число имена и пол меняются постоянно.
Обозвать Гондолин Годолиной.. тоже хорошо.
Слово "даго" не имеет отношения к оружию, так пренебрежительно называют латиносов в США.
7. Сколько томов в "хранителе мечей", считая АМДМ? Я сбилась со счета.

ПС думаю под рефлексией понимается сомнение в собственных силах и нерешительность, а не способность размышлять вообще

И еще, ув. Оэсси, с чего Вы взяли что Семенова - феменистка?

[Oessi]

 :oops: нуб
млин... помню)))
рыжий, черный и белый )))
один с дубинкой был, да? )))

все равн... от Никитина тож в восторге )))
говорили, там сцены невиданной жестокости...
и ваще... ну просто цаца...

Панов) точно) а я их путаю ибо не читала)
ну нав))) я ж по рассказам) помню, там красношапки были... тупые какие-то)
мне по рассказам Сантьяго напомнил Перумовского Горджелина Равнодушного, Снежного мага)
что-то такое есть в этой невозмутимости и холодности

[Tinda]

Я бы не сказала что он холоден и равнодушев. вообще по книге Темный Властелин (навский  глава) должен отринуть все эмоции. Так вот он их передал Сантьяге, то есть последний является вместилишем всего суетного от чего отказался Властелин (порок, тяга к роскоши, ирония, самовлюбленность и плюс огромный интилект и харизма). Явно не Горджелин. Кстати Тайный город почитай, я счас на пятой книге - просто в восторге.